Игорь Юдаев "Записки снежного человека" (избр.)

Все это начинается из-за бессонницы, а закончится из-за лени. Ну вот, написал, и что дальше? Может, поругаться на тех, кто совсем не думает о бедненьких студентах? Ну посмотрите на, нас! Поколение дворников и сторожей. И давно? Давненько. Дворников, правда, поубавилось, зато сторожей - хватает.
Какими качествами нужно обладать, чтобы стать сторожем?

Во-первых, неуемным пофигизмом. Сидишь ты в своей сторожке и чего-нибудь сторожишь. А дальше - по песне "Сторож Сергеев" Приходют. Наливают. А там - какие ворота, какие двери, какие гаражи и прочая матерьяльная ценность? Ну, въехал кто-то, ну выехал. Не видел, не слышал, не нюхал я даже вашей машины! Ах, у вас еще что-то стырили? Ах, так вы еще и машину у меня тут поставили? Кто вам разрешил!? Я тут жизнью ради вас рискую, а вы мне носом тычете: мол, зеркальце скоммуниздили! Но, с другой стороны, не забывайте, что сторожка - не многоквартирный корпус, ежели там отключат свет, то никто не бросится его чинить, разве что ты сам. Но не забывайте, что настоящий сторож пофигист, но не до той же степени, чтобы отлучаться с боевого поста. Ну зачем ему свет, если больше ничего и нет? Нет ни телефона, ни телевизора, ни холодильника. Ну а темнота - как известно - друг молодежи. Так что не идти же тебе, в самом деле, под дождем или под снегом, на холоде искать щиток, копаться в оголенных проводах закоченелыми пальцами? Кому надо - те и разберутся!
Во-вторых, вам необходимо пройти курс обучения и иметь широкую практику правильного обращения с граненым стаканом и бутылками с различнейшим содержимым. Потому что друзья приходят и уходят, а ты-то "при исполнении". А, кроме того, тебе завтра учиться, и, как правило, по закону подлости, к первой паре. И чтобы не было "желания пива и лечь поспать". И, таким образом, отсюда вытекает третье, самое необходимое свойство и качество:
В-третьих, необходимо спать так крепко, чтобы тебя не могли разбудить: завывания ветра, дующего во все щели сторожки (это хорошо, когда летом и жарко, а когда зимой и холодно?), вечно гавкающие в самое неподходящее (т.е. ночью) собаки, дребезжащие ворота, и, наконец, всякие придурки, которые бибикают и требуют, чтобы ты открыл им ворота среди ночи. Да что они, в самом деле, за идиота меня держат? Пусть сами и открывают. И хорошо бы сами и закрывали.
О, да, сторожка - это то замечательное место, где я провел большую часть этого, равно, как и прошлого семестра! Я встречал там свои горести и неудачи, поражения и оскорбления, равно как и редкие минуты счастья и радости. Здесь отмечалось большинство торжеств, по-моему, у всего нашего курса. Какие это были замечательные праздники! Удобно, все под рукой - улица тебе и сортир, и ванная, и балкон. И, что весьма немаловажно, в сторожке можно, что называется, срать, сколько твоей душе угодно - ну, разве что сменщица поругает тебя, да и то в журнале, т.е. в письменном виде, а поскольку обе неграмотные, то долго распространяться им будет влом, но уж если я ее очень сильно достану, то в журнале появляется совершеннейший Bestseller, который впоследствии с удовольствием читается всеми заходящими гостями. Как только там не смакуется грязь в сторожке, какими только словами не вспоминают меня, какие только меры не обещают принять! К сожалению, большая часть таких записок пропадают для всемирной истории, т.к. сменщице неприятно читать мои пожелания после своей записи и после этого она жирно замазывает и мою и свою записи. Но одну мне удалось выделить (эта запись сделана после третьего дня празднования моего дня рождения): Смена принята с замечаниями - КТО ВАРИЛ КАРТОШКУ В ЧАЙНИКЕ - ПОКУПАЙТЕ НОВЫЙ !!!!! (это трындеж - мы варили макароны).
Пожалуй, это следует пояснить. Я забыл сказать, что моя сменщица - девушка, младше меня эдак на год - другой, полнейшая уродина, а кроме того дура в самом прямом смысле этого слова. При всем этом она никогда, по-моему не думала, что она говорит, а потому она говорит всегда не к месту, не вовремя и не то что надо. Ходит она совершенно нескладно, даже не сказать, чтобы вразвалочку, а как будто очень хочет по большому, причем топает при этом как стая перелетных слонов. Для нее нет ничего особенного в том, чтобы, накрасившись так, что разбегаются наши сторожевые собаки (красится она абсолютно не умеет) начать заигрывать с каким-нибудь пожилым владельцем гаража. Неудивительно, что они ей дарят различные безделушки, а то и деньги, которыми она нам с Серегой (ночным сторожем, моим сменщиком) хвастается, сверкая своим безукоризненным ослепительным оскалом. Что же касается всего остального - судите сами.
Как-то раз пришел я ее сменять. Она, как всегда, копалась в сторожке, я ее поторопил, а сам пошел прогуляться - благо было еще тепло, а мне вовсе не хотелось с ней беседовать. Я ушел, походил, а когда пришел, то не увидел ее в большой комнате, а услышал ее голос из маленькой:
- Сру-у-у я-а-а!
Я, конечно ушел, а придя через некоторое время, обнаружил ее чуть ли не со снятыми штанами играющей в тетрис. В сторожке воняло так, что можно было смело вешать топор / Слава богу, его у меня не было!!!/. После этого я плюнул на заповедь, которой до этого пользовался при общении с ней (на обиженных богом не обижаются) и вытолкал ее оттуда ногами.
Или такой случай. Я как раз недавно замазал окна оконной замазкой, и, когда она затвердела от нечего делать написал на ней свое любимое: ЁК (мое прозвище). Каков же был мой ужас, когда придя следующим вечером я увидел рядом, написанное ее почерком: "I love you!". У меня вспотели руки и ноги, сердце истошно забилось в груди. Я схватил ручку и жирно зачеркнул слово "ЁК", закурил и постарался расслабится. Слава богу потом все выяснилось. Видимо, она больше ничего не знала, кроме "Happy new year", которое вскоре появилось рядом. А перевод-то и подавно.
Можно рассказать множество подобных историй, но я думаю вы уже поняли, какая у меня веселая смена (время между 9-ю и 10-ю часами, пока она изволит собраться, наговориться вдоволь и пр. А вторая сменщица - бабушка. Не молодая, не старая, не толстая, не худая, не истеричка, не алкоголичка; одним словом, никакая бабушка. Да и записи у нее однообразны и скучны : приняла... сдала.., не то что творческий полет мысли той, о ком шла речь выше. Ни на кого не ругается, ни к кому не пристает, сидит себе у окна весь день и зачем-то записывает номера машин.
Еще вокруг наших гаражей, естественно, куча автовладельцев, которые ходют вокруг гаражей и требуют, чтобы мы сторожили их добро.
Бывают хорошие владельцы машин, а бывают не очень. Некоторые (как правило старой закалки) спокойны, когда вьезжают ночью, открывают ворота сами, и, что просто замечательно, сами их и закрывают. Эх, если бы все были такие! Но у нас в гаражах есть и люди, которые не понимают, что мы тоже люди и хотим спать. Есть такой товарищ, он ездит на машине Ford-Scorpio и очень сильно выпендривается, точнее, он считает, что сторожа должны перед ним на задних лапках бегать.
Так вот, однажды меня замучила бессонница, я был очень злой, не выспавшийся и т.д., как вдруг слышу отчаянное бибикание из-за ворот. "Кто-то хочет, чтобы ему открыли ворота" - (подумал Штирлиц) и я пошел их открывать. Ворота у нас двустворчатые, и я открыл только одну створку, т.к. открывать вторую меня ломало. да и можно было проехать и в одну. Но это можно было проехать при желании. А он (владелец Ford'а) явно этого не желал. Я встал и стал ждать, что будет. Я предчувствовал скандал, но такой неадекватной реакции я не ожидал. Одним словом, обложив друг друга с ног до головы непечатными словами всех известных нам конструкций и сочетаний, мне пришлось-таки открывать ворота. Так что бывают и такие водители. Но это редкие исключения. Не подумайте, ради бога, что я проникнут ненавистью к т.н."новым русским", ведь бывают и такие, которые выпадают из дверцы своего "Мерседеса" и, с трудом держась на ногах, приползают в сторожку, выкатывают на общий стол еще чего-нибудь и держатся с тобой на равных. Но основной контингент владельцев гаражей, все-таки составляют обыватели. В массе своей они нас не трогают, ну и мы их тоже. Иногда нам машут ручкой в сторожку или когда я курю перед ней. Мне иногда даже нравятся эти маленькие знаки внимания - не забывают люди, кто их сторожит. Иногда даже подвезу! до дома после смены.
Как вы уже поняли, в сторожке могут быть желанные гости. И таких большинство - ведь в ней скучно и хочется живого человеческого общения. Но попадаются и нежелательные гости - например те, от которых мы и охраняем стоянку. На моей памяти был только один случай посещения сторожки таким гостем.
Он подъехал на новенькой "девятке" и направился в сторожку, где долго и упорно пытался развести меня на полтинник (кстати, меня всегда поражала непонятливость этих людей - им приходится буквально часами объяснять, что у меня нет денег), после чего сожрал у меня половину бутерброда с сыром (потому, что вторую половину я оперативно затолкал себе в рот), вышел и укатил, видимо, искать бутерброда в других местах.
Рассказывать о приключениях в сторожке можно очень много, добавлю только, чтобы не было впечатления, что работа сторожа - сахар, следующее - друзья приходят далеко не каждый день.
а сидеть одному не только скучно, но и страшновато - надо быть готовым к приходу нежданных гостей в виде подвыпившей (или весьма подпившей) компании, горящей желанием надрать кому-нибудь физиономию, в то время, как у тебя из средств обороны имеется лишь совковая лопата со сломанной ручкой для расчистки снега. Зато одиночество в сторожке весьма способствует деланию различных домашних заданий - единственная сессия, сданная мной вовремя (за пять лет) была в тот семестр, который я проработал ночным сторожем.

Вообще-то мы каждый год с друзьями ездим в Крым. Каждый раз это случается по-разному, а рассказать я хочу про последнюю поездку на этот замечательный полуостров.
Стояла хмурая дождливая осень и я хмуро опаздывал на хмурую первую пару по Гр. Об., которую вел ужасно хмурый мужик с Военной кафедры. По дороге от метро я встретил такого же хмуро опаздывающего на первую пару сокурсника, Артем Николаевича, но уже на ступеньках, поднимающихся ко входу в ГЗ я услышал громкий окрик:
- ЁК!
Мы обернулись и увидели, что к нам бежит совсем не хмурый и очень запыхавшийся Розницин. Он явно никуда не опаздывал.
-Куда это вы? - спросил он удивленно, и как всегда, вытаращив глаза.
-Ну, мы, как бы эта... учиться... - растерянно ответили мы.
-Да вы чё?! Я зарплату получил! Темыч, я ведь тебе должен!
Атрем Николаевич заметно повеселел и они уже вдвоем потащили меня к Гастроному. Я уж не знаю сколько было закуплено в Гастрономе, но знаю, что это было красное грузинское вино, и оно не поместилось в одном рюкзаке.
Потом в одном из закутков, которых среди переплетений лестниц и переходов ГЗ великое множество, начали это пить. Естественно, постепенно к нам стали присоединяться друзья и знакомые, друзья и знакомые знакомых, которые, правда тоже подкатывали различные напитки, в частности, откуда-то возник Красный Крымский Портвейн. Все сразу вспомнили про Крым, начали рассказывать про него, поскольку каждый там был не раз, все погрустнели и стали пить с утроенной скоростью. Мой бортовой компьютер отключился в тот момент, когда я как можно тактичнее пытался проникнуть под рубашку некоей девушке, сидящей у меня на коленях и отчаянно сопротивляющейся: одновременно я пытался уследить за монологом Артем Николаевича к Розницину, убеждающего того, что надо срочно ехать, собирать рюкзаки, брать палатку и сегодня же уезжать в Крым.
Бортовые приборы включились в парке перед ГЗ. Передо мной материализовался Всеволод Дидимович - так же мой однокурсник, здоровенный и совершенно нескладный товарищ, который тихо говорить вообще не умеет и связывает слова исключительно непечатными выражениями. Так вот, материализовавшийся Севыч одной рукой держал меня, а повисший на другой руке Артем Николаевич по инерции продолжал убеждать нас, что срочно надо все бросить и ехать в Крым.
Мы с Севой - люди простые, взяли и согласились. Мы договорились встретится через несколько часов на Курской. Дома мы долго объясняли предкам, зачем, собственно нам так срочно ехать в Крым, особенно в таком состоянии, одновременно судорожно собирая рюкзаки. Как не странно, мы встретились вовремя; Сева как всегда, явился в одежде, которой постеснялась бы любая помойка, правда и мы были не намного лучше - на нас были афганки, джинсы и горные ботинки, правда разной степени свежести. Взяв билеты, мы покидали рюкзаки в одном из углов вокзала, уселись на них и решили почитать газету, которую на выходе всучила мне мать. Наверное мы представляли весьма колоритное зрелище - трое, сидящие в углу на непонятных рюкзаках, в довольно грязной одежде, прихлебывающие пиво и читающие взахлеб газету "Женские дела".
Так или иначе, с шутками и прибаутками, особенно со стороны уже весьма нецензурного Всеволод Дидимыча мы погрузились в поезд, и, как вы догадываетесь, без проблем заснули.
Утром Темыч, с ужасно хитрыми глазами и страданием в голосе сообщил, что он, кажется простыл, Севыч тут же принял такой же страдающий тон и сказал, что его тоже продуло. Короче, разговор сошелся на бутылке водки. Честно говоря, мне хотелось горячего сладкого кофе, а не водки, но они вылили бутылку ко мне в кружку и стали ее прихлебывать. Пришлось помогать. К полудню после еще одной "Перцовки" и "Русской" мы с Артем Николаичем решили что водка - водкой, а поспать тоже неплохо. Что и сделали. Проснувшись вечером в районе Джанкоя мы обнаружили в купе весьма веселого молодого человека, который радостно спросил:
-Головка бо-бо?
Мы скорчили мины и для порядку подержались за головы.
-А этот товарищ с вами - и он показал на храпящего на весь вагон на верхней боковой полке Севыча.
-Ну да ... - мы испугались, что он уже успел выкинуть какой-нибудь финт. И оказались правы. 'Как рассказал этот товарищ неопределенного возраста, которого звали Серега. после того, как мы заснули, Севыч завалился в соседнее купе, выпил там с мужиком еще бутылку водки, после чего залез на верхнюю полку начал в полный голос петь свою любимую песню "Ой мороз, мороз...", но на третьей строчке все-таки заснул. Но этого мало - через некоторое время он вместе со спальником навернулся оттуда, и, по дороге свернув стол на нижней полке со всем его содержимым, грохнулся на пол, после чего с диким матом влез обратно на полку и снова заснул.
После потянулась неторопливая беседа с Серегой, из которой выяснилось, что он едет из Днепропетровска к своей матери, которая живет в Ялте, что сам он родился в Магадане и работал старателем. Тут сразу возникла масса профессиональных вопросов, которые мы живо обсудили. В итоге длительной непринужденной беседы, уже ближе к Симферополю, Серега сообщил, что у него нет денег на проезд от Симфера до Ялты, на что Артем Николаевич, как человек добрый, сказал, что мы заплатим. Серега сразу просиял и на радостях, явно не подумав, пригласил нас пожить у него. Но это уже совсем другая история.

7 Февраля 1997

Поезд остановился, и мы стали быстро выпрыгивать на покрытую густой росой и рыжие от ржавчины камни железнодорожной насыпи. Не успел третий из нас спрыгнуть с подножки на землю - платформы тут никогда не было, - как поезд заскрипел и, будто с трудом, кряхтя, тронулся и все быстрее поехал. Грохот железа все нарастал, оглушая отвыкшие от такого грома уши и вдруг, в одну секунду, сразу за последним вагоном, стих, растворившись в глухом лесу, обступающем железнодорожное полотно и туманом, поглощавшим все окружающее пространство. Только дзиньки, издаваемые рельсами на стыках, напоминали о привезшем нас поезде.
Это было очень раннее холодное и промозглое августовское утро, отчего мы быстро сбросили с себя последние остатки сна и. быстро нацепив рюкзаки, пошли к "вокзалу". Вокзалом именовалось одинокое кирпичное здание размером немного больше автобуса "ЛиАЗ", стоявшее на небольшой поляне. В здании помещалась некая комнатушка типа зала ожидания и каморка, в которой иногда появлялась билетерша. Когда мы подошли к зданию, нам, не отрывая голов от земли, замотали хвостами несколько дворняжек - первые живые существа на станции Пояконда. Раскрашены они были самыми разнообразными сочетаниями рыжих и черных пятен, дающих четкое представление о цветах их родителей.
Это лето порядком потрепало меня как в плане учебы, так и в личном плане и в отношениях с родителями; поэтому я с радостью согласился на предложение одного старого приятеля, Артема, съездить в поход на Белое море. Третьим выпрыгнувшим из поезда с нами был его отец, который приехал сюда на Биологическую станцию работать и обещал подбросить нас до базы на катере, откуда мы и собирались уйти по побережью до удобной стоянки. Они всю дорогу рассказывали о беломорской природе, о грибах, рыбе, ягодах, живущих и растущих в этих местах, о происшествиях, случаях и приключениях, случавшихся в этих местах и заинтриговали меня настолько, что мне было невтерпеж увидеть все своими глазами. Однако катер прибывал только в полдень, и они, как более ориентирующиеся в этих местах люди решили ждать срока на вокзале
Посреди каменистой поляны перед вокзалом располагалось обширное кострище, из чего мы заключили, что здесь можно развести костер, чем немедленно и занялись. Из обломков шпал, в изобилии валявшихся вокруг, мы развели яркий и теплый, но весьма противно пахнущий и коптящий костер и, подогрев банку китайской ветчины, поели. Никаких емкостей у нас не было, поэтому чай мы кипятили в кружках, в результате чего получился довольно ароматный напиток, сочетающий запах костра и чая, но с обилием плавающих угольков и обгоревшими иголками.
Становилось теплее, сизовато-желтое из-за еще не опустившегося тумана солнце осветило серое утреннее небо, зелень елей, вдохнул тысячи искринок в росу. Поев, я бродил по теряющимся во мху тропинкам, вьющимся вокруг "привокзальной площади" и никак не мог подловить все пластики, всего многообразия форм, переходов цвета, встречающихся здесь. Я ходил и удивлялся, не в силах остановиться, ноги сами несли меня все дальше и дальше, я хотел увидеть еще и еще. Все увиденное производило на меня огромное впечатление. Я, никогда раньше, в отличие от Темы, оставшегося у костра, не видел столь дикой, нетронутой природы, столь величественных и громадных елей, вольготно растущих здесь, столь пушистого и мягкого мха, покрывающего все вокруг. Свисающие с нижних сухих и корявых веток "моховые бороды" и зеленоватые болотца с кочками, покрытыми черникой придавали всему вокруг зловещий и загадочный вид в еще не полностью развеявшихся сумерках.
Неожиданно лес расступился, и предо мной предстало озеро. Его воды, окованные мшистыми валунами, были гладкие, подобно зеркалу - ни единая морщинка или волна не колыхала этой поверхности. И еще - было поразительно тихо - настолько, что слышалось собственное дыхание и биение сердца. Противоположная сторона тонула в тумане, поднимающемся с воды, и казалась очень далекой, хотя на самом деле озеро было совсем небольшим. Вода приковывала взгляд, успокаивала; вся масса захлестнувших меня за столь короткий период впечатлений осела, пришло неожиданное спокойствие и умиротворение.
Я полюбовался еще какое-то время на безмолвие застывшего озера и отправился обратно пить чай и греться у костра. Поддерживаемый Темой огонь радостно скакал по деревяшкам, пожирая их, трещал и искрился, отдавая тепло и создавая вокруг уют. Я присел рядом и, грея руки, стал выяснять, скоро ли мы пойдем отсюда, очень хотелось быстрее увидеть море, морские острова, базу.
Скоро мы собрались и отправились вниз по дороге, отсыпанной битым камнем и идущей перпендикулярно железной. За небольшой сопкой в лицо ударил ветер, которого совершенно не было в лесу, ветер был наполнен солью, гниющими морскими водорослями, рыбой и еще бог знает чем, отчего сразу догадываешься, что впереди море, а не просто озеро.
Дорога опять круто пошла вниз и сквозь поселок вела к пристани, располагавшейся в самой глубокой части длинного и узкого залива, у выхода из которого и стояла база. Катер уже стоял, но шла погрузка продуктов, да и вода еще не пришла после отлива, отчего казалось, что он стоит в грязной луже вперемешку с водорослями. Так что было время как следует рассмотреть море.
Залив Белого моря вообще трудно рассматривать, как море. Он очень мелкий, с обилием плоских островов и еще более мелких заливов и полуостровов, губ и просто выдающихся в море скал, отчего ни одна волна не проникает сюда и не формируется пляж в привычном представлении. Широкая полоса осушки покрыта огромными валунами, сплошь залепленными скользкими зелеными водорослями и мидиями, а иногда - пятнами сизыми полями глины скользкой и липкой, в которой ничего не стоит увязнуть. Если постараться, то можно найти морскую звезду величиной с пятак ила причудливую ламинарию - морскую капусту - огромный лист на маленьком стебельке, плотно окутывающую корнями камень, случайно заброшенную сюда.
Вода стала стремительно прибывать и вскоре мы погрузились в катер и он пофыркивая и все еще мощно, несмотря на то, что давно был списан, разбрасывая на повороте воду, устремился по сложным форватерам между островами. Острова на поверхности почти гладкого моря напоминали бородавки, щетинящиеся густым еловым лесом. С трудом на ветру прикурив сигареты, мы с Темычем стояли и смотрели на очередной остров, каждый из которых, по-видимому скрывал что-то свое в сумерках ельника и в беспорядочных ветровалах, местами торчащими орудийными стволами, и не спешащий показать это людям. Нос катера, иногда налетавший на небольшую волну, развевал ее в каскад брызг, от которых приходилось уклоняться, пряча в ладонь сигарету и закрывая глаза от соленой воды. Недолго нам удалось полюбоваться на берег с моря - вскоре, эффектно развернувшись, катер застыл у потемневшего от времени деревянного причала. Успокоившись после катера, вода стала настолько прозрачной, что на дне, на довольно большой глубине виднелись крупные морские звезды, размером с хорошую суповую тарелку, и нетронутые ламинарии, слегка колыхаемые неведомыми вдольбереговыми морскими течениями.
На базе мы поели, передохнули, и Темыч сказал, что пора идти искать место стоянки. И он повел меня по дороге, идущей вдоль столбов. Мы пересекли какой-то хребтик с выглаженной, как свежий асфальт, поверхностью, пресекли несколько болот по полуистлевшим гатям и Темыч, до этого, как и я, молчавший, поскольку рюкзаки были тяжелы, а мы - усталы, сказал:
- Сюда - и повернул вниз, к морю.
Я устало поплелся за ним, хотелось быстрее дойти, снять рюкзак спокойно закурить, зная, что ты уже на месте. Но прежде чем выбрать место, мы еще долго блуждали вдоль и поперек какого-то болотца, по берегам речки с корявыми берегами и выворотами огромных корней и буреломом, прежде чем выйти к морю, после чего он вдруг плюхнулся в мох и сказал, опять довольно немногословно:
- Здесь!
- ОК.- ответил я
После установки палатки и обустройства других бытовых мелочей и разведения костра мы плюхнулись в пушистые моховые кочки вокруг и, достав сигары, специально припасенные для такого случая из Москвы, сидели и болтали до глубоких сумерек, обсуждая дальнейшие планы, реакцию знакомых на наш отъезд, как мы им утрем нос и будем рассказывать истории по приезду.

На следующий день начался дождь, небо налилось свинцом, на море начался "шторм" - волны просто стали немного более обычного, мягкие, как перина моховые кочки налились водой и стали похожи на губки. Вечно мокрые вещи приходилось сушить чуть ли не в огне, чтобы, как только они просохнут, прятать в спальник - самое надежное место, поскольку палатка довольно быстро отсырела, но мы ничуть не жалели - все равно было здорово и интересно.
Занимались мы преимущественно сбором грибов, которые достигают там гигантских размеров и растут в огромном количестве. Мне, раньше собирающем грибы только в подмосковных лесах, было не по себе, когда Темыч подходил к грибу с шляпкой, величиной с кастрюлю, рассекал его тесаком и, увидев одну червоточину со словами:
- Фу, червивый! - шел дальше. Если бы такой подосиновик был найден в районе моей дачи, то грибник ходил бы и гордился еще год, показывая его фотографии в различных ракурсах своим знакомым
Одним словом мы ходили вдоль берега и собирали грибы, которые вечером сваливали в аккуратную кучу за палаткой за ненадобностью, выбирая два - три на суп. Сбор грибов для нас был особым видом спорта, ведь наверняка все видели рыбаков, выпускающих после рыбалки рыбу - так и нам гораздо больше нравилось собирать грибы, нежели есть их и, подавно, готовить, и уж, в особенности, мало радовала нас перспектива тащить какую-то часть нашей добычи в Москву.
Вечерами в сумерках полярного дня мы варили кофе в огромном закопченном чайнике и пили его наблюдая за костром до поздней ночи, когда желание поспать превозмогало отвращение к мокрым спальникам. В процессе приготовления нам удавалось натрясти в чайник массу лишайников, мха и иголок, благодаря чему кофе приобретал весьма специфический вкус и запах (не знаю насчет цвета - темно все-таки), отчего был прозван кофе по-беломорски.
Однажды, позавтракав, мы как всегда отправились вдоль берега за грибами. Шел дождь и к обеду мы устали и промокли и решили сделать привал и идти обратно. Живописный полуостровок, открывшийся перед нами, был увенчан наклонной скалой, под которой мы обнаружили сухой мох, в который с удовольствием плюхнулись, отдохнули, развели костер и обсушились, заодно перебрали грибы, оделись и заспешили обратно, поскольку уже дико хотелось есть.
Выйдя из леска, окружающего скалу, мы окаменели. Между нами и берегом было 150-200 метров воды - начался прилив и мы оказались на острове! Зная, что высота приливов тут достигает полутора метров, а температура воды в самое теплое время не превышает 60С, мы вздохнули и повернули обратно ждать отлив (6 часов!). Поговорив, как это водится, часа два о еде, мы стали поглядывать друг на друга как-то плотоядно и решили, что хватит говорить, надо что-нибудь придумать. Для начала мы попробовали приготовить грибы на огне. Под воздействием температуры они превращались в совершенно безвкусную склизкую серую массу, которая тревожила желудок, но не давала никакого эффекта насыщения. Радость по поводу того, что Темыч нашел в кармане бульонный кубик, была хоть и бурной, но весьма непродолжительной - съев несколько кусков гриба с ним вприкуску, мы поняли, что нас вырвет, если мы это не закусим. И тут мы сообразили, что вокруг море, а в нем водятся мидии.
Мы засуетились между морем и костром, вылавливая мелких, размером с ноготь, (крупнее в прилив не найдешь), и осторожно, чтобы не потерять среди углей, жаря их в раковинах на костре, после чего из створок выковыривалась микроскопическая сикильдявка, обильно посыпанная песком (не сахарным, разумеется). Это желтое морское создание отдавало не то рыбой, не то мясом, отчего становилось легче. Одним словом, если вы испытываете непреодолимую тягу к деликатесам, то рекомендую пообедать мелкими мидиями, приготовленными без специй в костре - я, например, после этого случая даже слышать о мидиях пять лет не мог.
Только в сумерках вода спала и мы, умирая от голода, помчались на стоянку. Больше мы вдоль берега грибов не собирали, а ходили только вглубь леса по болотам за морошкой и черникой.

Белое море встречало меня неприветливо. Как и три года назад, стоял в тамбуре почтового поезда, курил и смотрел на свинцово-серое небо, настолько низкое, что касалось черных в образовавшихся сумерках елей на вершинах сопок.
Когда мы брали билеты в Москве, то еще точно не знали, куда едем, поэтому взяли билет не до нужной станции, а несколько недоезжая ее, и на этой стации нам пришлось прождать попутный поезд больше полудня, а, когда мы наконец в него залезли и настроение у нас улучшилось - вот тебе и на - погода испортилась до безобразия.
Поезд тащился медленно, то и дело останавливаясь и подбирая среди леса каких-то людей - рыбаков или грибников, будто стараясь оттянуть начало ливня. Но ливень все-таки разразился, причем такой силы, какой было неестественно ожидать так далеко на севере. Вода ручьями хлестала по окнам, протекала во все многочисленные щели старого, возможно уже списанного вагона; люди, которых продолжал подбирать поезд, входили мокрые, с их плащей капала вода, а сапоги были в глине, отчего в чисто прибранном тамбуре образовалась грязь и мокрые разводы. В вагоне стало неуютно, будто у него не было крыши и все внутри намокли и замерзли.
Мы уже миновали Полярный Круг, когда я вышел из купе в тамбур, посмотрел в окно и не поверил своим глазам - вокруг было белым-бело, так бывает, когда снег выпадает рано осенью или поздно весной - лишь местами выглядывали кустики зелени и по-прежнему чернели ели. Крупный град посыпал землю и настолько не вязался с окружающим ландшафтом, еще недавно зелеными березами и придорожными кустами, что казалось, кто-то посыпает землю крупной солью. Стало значительно прохладнее и промозглее. Желание поскорее достигнуть нужной станции сменилось на обратное - хотя в вагоне было неуютно, на улице, наверное, гораздо хуже.
Однако скоро град прекратился и перешел в обычный мелкий, промозглый дождик, который в нашей полосе назвали бы осенним, тут же он был обычным, как я понял по прошлому моему пребыванию здесь. Тогда, три года назад, я был в этих краях в это же время года неделю, и всю неделю беспрестанно лил дождь. Это конечно же неприятно, но в прошлый раз он совершенно не омрачил впечатлений, полученных мной здесь - я вернулся с Белого моря, как из другого мира, измерения; я многое стал понимать и чувствовать по-иному. И вот я вновь возвращаюсь сюда. С какими впечатлениями я вернусь? Будет ли это путешествие столь же незабываемым, как и первое.
Я затушил сигарету и вышел из тамбура. Сугробы града за окном съежились и жались по придорожным канавам, будто торопливо уходящий гость, понявший, что зашел не вовремя.
Упорно вглядываясь в окна, я пытался угадать приближение к станции. Сколько раз мне казалось, что я узнаю рощу, озеро, сопку, но оказывалось, что это не то, состав проезжал дальше, и за рощей не показывался поселок; и, как водится, когда мы в самом деле подъехали к станции, я ее не узнал.
Мы вышли; дождь продолжал моросить, но довольно слабо, при ходьбе с тяжелым рюкзаком он даже приятен, как охлаждающая жидкость для двигателя. От укатанной дороги из битого камня, ведущей от станции к пристани и являющейся главной дорогой поселка, немного не доходя моря вверх, на сопку, взбиралась тропинка, которая должна была нас вывести на старый тракт, построенный во время прокладки линии связи от поселка до базы, когда еще не было постоянного сообщения между ними по морю.
Вершина сопки была каменистой, лишь лишайники самых причудливых форм и расцветок, будто брызги краски, скрашивали черноту древних, изъеденных ветром, водой и льдом скал: да корявая сосна, каким-то чудом уцелевшая на самой вершине, предававшая, вместе с уже не свинцовым, но серым небом. некую мрачную красоту этому месту. В детских книжках именно в таких местах рисуют логово Кощея Бессмертного, Змея Горыныча или Бабы Яги.
Хотя видимость была плохая, с вершины можно было разглядеть весь залив, остров Великий на входе в него, а так же множество мелких островов, тут и там разбросанных по заливу, высокий заметный своими неправильными очертаниями ветряк на базе и совсем под ногами, в самой глубине залива - поселок, который мы только что миновали.
Дорога, хотя и была размытой, показалась нам хорошей, по* тому что состояла из огромных валунов, между которыми застряли валуны помельче; и. хотя идти по такой дороге было сложновато, так как приходилось прыгать с камня на камень, но она была твердой и прочной. Пройдя довольно большой участок ветровала, где почему-то был раскорчеван весь лес - может именно здесь, в результате каких-то хитрых атмосферных явлений прошел полосой сильный ураган, поваливший все деревья без разбору, дорога резко пошла вниз, с сопки, и мы увидели совсем безрадостную картину - лес расступился, лишь корявые березки и сосенки покрывали пространство впереди; а господствовали на болоте карликовые березы, разноцветные мхи да какая-то зеленая невысокая трава с высокой стрелкой, заканчивающаяся белым пушком, напоминающем ватный тампончик. Эта трава обозначала самые топкие участки. Дорога, спустившись, ныряла в самую середину болота. Дождь усилился, и эта сырость сверху, и ожидаемая - снизу, привели нас в совсем угрюмое настроение.
Мы спустились. Дорога по болоту была некогда выложена бревнами, тогда гать была добротная, каждый ствол был пригнан друг к другу, их диаметр был почти одинаков; но сейчас древесина местами совсем истлела, местами - сохранилась, но от дождя была мокрой и скользкой, поэтому кое-где мы прыгали по уцелевшим бревнам, с трудом удерживая равновесие из-за рюкзаков и часто соскальзывая, а в местах, где гать совсем сгнила и машины пробили глубокие колеи приходилось обходить вокруг ям, то и дело проваливаясь в болото.
Наконец, мы увидели лес, который вселил в нас надежду, что наши мучения с болотом кончились и дальше дорога пойдет посуху. Но, чуть-чуть поднявшись, мы увидели, что это - всего лишь маленький пригорок, не больше меня высотой, увенчанный огромным валуном, некогда оторванным от скалы и принесенным сюда ледником, будто сказочным великаном. А далеко вперед продолжалось болото.
Начало смеркаться, мы устали и очень хотели есть, поэтому решили, что лучше заночевать здесь - а то неизвестно, где кончится это болото. Немного в стороне от дороги на ровном месте мы расставили палатку, постелили туда спальники и отправились искать воду для готовки. (Ведь вот как странно получается - вокруг - болото, а питьевой воды взять неоткуда; это, наверное, похоже на моряков в море - вокруг море воды, а пить ее нельзя.) Можно было вернуться назад, там, на склоне сопки я заметил несколько родников, но назад возвращаться всегда неприятно, особенно если впереди еще столько интересного. Поэтому мы двинулись вперед - заодно и разведать дорогу.
Болото впереди было менее топкое, а вскоре и совсем заканчивалось, переходя в низкорослую березовую рощу, а затем - в ельник, в котором мы и нашли ручей, петляющий среди валунов. Через него некогда был перекинут мост, но сейчас он, конечно, развалился и от него остались только торчащие из валунов сваи и с силой, какую трудно было ожидать от столь маленького ручейка, перекрученные и перевернутые бревна.
В лагере мы поели и легли спать, измученные дорогой. Дождь незадолго до этого прекратился, но сон мне давался с трудом: я боялся, что снова заморосит, а палатка была плохая и промокала, а этого совершенно не хотелось. Тем не менее я уснул.
Утром, когда я проснулся, дождя не было, поэтому после завтрака надо было заняться просушкой вещей. Но стоило мне в это время отлучиться на несколько минут за дровами, оставив мою спутницу, следить за вещами, как у меня сгорели любимые штаны с деньгами (правда, небольшими) в кармане.
Наконец, вещи были просушены, остатки штанов потушены, рюкзаки собраны, котелок помыт, костер залит водой и мы отправились дальше. Небо по-прежнему неприветливо серело, в воздухе носилась какая-то сырость и стояла поразительная тишь - ни малейшего дуновения ветерка не слышалось даже в вершинах самых высоких елей. Мы дошли до вчерашнего ручья, передохнули, умылись, почистили зубы и двинулись дальше в путь.
Вдруг, по дороге к вершине следующей сопки из-за туч выглянуло солнце. Оно как-то робко осветило все вокруг. Быстро становилось теплее, трава просыхала, сырость из воздуха испарилась, и когда мы подошли к вершине и посмотрели вокруг, то во все стороны до самого горизонта на небе не было ни одной тучи, а солнце, полностью вступив в свои права, по-южному грело и смеялось нам с голубого неба.

Солнце пригревало все сильнее; комаров, поначалу оживившихся и повылазивших из своих укрытий, видимо, сморила жара и они снова попрятались в тень, где, однако, преследовали нас с двойным ожесточением, стоило нам оказаться в зарослях молодых берез или ив, выросших на месте просеки. Шагалось довольно бодро, особенно по возвышенным участкам дороги, ходьба же по болотам доставляла много меньше удовольствия, хотя уже не так пугала - теперь мы знали, что сможем легко обсушиться.
Нам открывались новые полуразрушенные мосты, перекинутые через речки, более или менее бурно ( в зависимости от полноводности) петляющие среди камней, которые мы переходили по бревнам, рискуя переломать себе ноги; и ленивые речки> похожие на лужи среди болота, с почти неподвижной водой и торфяными берегами, покрытыми разноцветным мхом, где каждый шаг на берегу отзывался подрагиванием грязи на илистом дне.
Устав, мы плюхались на моховые кочки, разбросанные тут и там, похожие на подушки и будто приглашающие присесть на них. снимали рюкзаки и начинали, не вставая, собирать чернику, а если ее не было поблизости, то воронику, которой вокруг всегда было достаточно, утоляли ей жажду, потом ложились в перину из мягкого мха. прикуривали, с наслаждением делая первую затяжку и развлекались пусканием дыма в назойливых комаров, тут же эскадрильями взлетающих из мха.
В одном из болот мы набрели на богатейшие заросли морошки - удивительной ягоды (не произведшей, правда, на Лену никакого впечатления), похожей с виду на малину желтого цвета, растущую вверх ногами, очень нежную, но при созревании быстро закисающую и приобретающую винный привкус.
Большой привал решили сделать у 120 столба, примерно посередине запланированного перехода. Это следует пояснить - как я уже говорил, дорога, по которой мы двигались, была проложена вдоль столбов линии связи. Наш путь начинался со столба с табличкой 210, а конечная цель движения была возле 50го столба, где три года назад я со своим другом организовал "Стоянку Географов", которую посещали за это время и другие наши товарищи.
Неподалеку за 120 столбом мы увидели очередной ручеек над которым, по другую сторону, возвышался каменистый пригорок, на котором мы и скинули рюкзаки. Я отвязал котелок и пошел за водой, а Лена стала разводить костер, поскольку давно хотела научиться этой премудрости. Вскипятив крепкого чаю, мы достали хлеб, лук и чеснок и перекусив всем этим, отправились дальше.
Нас подгоняла не только цель к которой мы двигались, но и сознание, что впереди - масса непознанного, не увиденного нами. Я постоянно ждал, что откроется за следующим поворотом, за следующим пригорком или сопкой, новое болото или подъем, а может, какая-нибудь речка или ручеек. И дорога подкидывала нам все новые впечатления: то бараньи лбы, покрытые пушистыми и светлыми, совсем белыми на ярком солнце лишайниками, будто мехом, то удивительные болота, покинутые всем живым, будто издревле проклятые места. В одном месте дорога близко подходила к морю и мы увидели его край над вершинами елей, круто спускающихся к берегу. Оно было совсем не таким, каким мы видели его вчера во время дождя - свинцовым, холодным, отталкивающим. Сейчас оно, наоборот, притягивало, казалось, что все вокруг - ели, березы, мох, лишайники и комары - шутка, декорация; можно спуститься к нему, раздеться и прыгнуть в голубую воду.
Наконец мы добрались до пятидесятого столба и сбросили рюкзаки. К этому моменту (а это был уже вечер) мы порядком устали и сделали себе большой привал. Дальше надо было найти Стоянку Географов, что было одной из труднейших задач - я весьма смутно помнил, что от пятидесятого столба нужно спускаться к морю, забирая все время влево, пока не упрешься в болото. Потом, хоть убей, не мог вспомнить, его нужно было пересечь по тропинке или огибать справа до ручья, вдоль которого и идти до моря, откуда до стоянки было рукой подать. Поэтому, оставив рюкзаки с Ленкой у дороги я пошел разведывать проход к стоянке. Действительно, спускаясь вниз и забирая влево, я вышел к болоту, но, сунувшись по одной из тропинок вглубь, понял, что здесь мы не ходили - через несколько шагов я был уже по щиколотку в воде, а перспектива, открывающаяся впереди, давала понять, что туда лучше не ходить. Я вышел обратно и пошел вокруг.
Болото было прямоугольной формы, из северо-восточного угла которого вытекал ручей, окруженный травянистым болотцем и живописными корявыми березами. Отличительной его чертой было образование странных кочек, небольшого, не более футбольного мяча, диаметра и большой высоты (больше, чем по колено), увенчанные кустом зеленой травы. Еще в прошлую поездку я их про себя прозвал "северными пальмами", поскольку они очень напоминали толстый узловатый ствол с маленьким кустиком листьев наверху.
Наконец, продравшись через густые заросли ивняка я совершенно неожиданно увидел море. Его не было слышно издалека, как обычно бывает слышно море, потому что в этом узком мелком заливе, утыканном десятками островов волн не было - им просто негде было разгуляться, а очень отмелые, обнажающиеся на сотни метров в отлив глинистые берега, утыканные валунами, в беспорядке разбросанными на берегу и в воде, глушили даже самую мелкую рябь возникающую на поверхности.
Вдоль берега тянулась черно-бурая полоса, которая повторяла все изгибы берега и отмечала линию, которую достигали самые высокие приливы. Полоса состояла из водорослей, оторванных от камней, на которых они росли и выброшенных на берег высокой водой, а затем высушенных на солнце. Она источала запах соли, щей рыбы и водорослей, и еще какие-то запахи, образуя вместе то, что мы называем запахом моря.
Еще вдоль моря, но уже по самой кромке леса, тянулась одна полоса, довольно широкая, местами занимающая даже значительную площадь и состоящая из выброшенного на берег плавника. Впоследствии я заметил, что бревна аккуратно спилены с обеих сторон; это мне показалось странным, но потом мне разъяснили этот странный факт: оказывается, во времена репрессий, когда весь север был покрыт лагерями, зеки в которых занимались рубкой леса и сплавливанием его по рекам, лес-то на самом деле никому не был нужен, он попадал в море, где теперь по берегам никак не догниют миллионы и миллионы кубометров этой древесины.
Налево вдоль берега уходила тропа, по которой я и направился. Скоро я увидел знакомую помойку под корнем вывороченного дерева и щепку, когда-то отщепленную нами от бревна, на которой было написано крупными буквами: "СТОЯНКА ГЕОГРАФОВ", далее шла дата и организаторы стоянки (то есть мы с другом). Я сел на бревно возле очага, обложенного камнями, и закурил. На более бурную радость сил уже не было.
Не случайно все побывавшие здесь неизменно возвращались именно сюда. Стоянка была расположена в весьма живописном месте - с одной стороны простиралось море, причем прямо напротив, будто бородавка, торчал щетинящийся лесом остров, которому, где бы на берегу ты не находился, можно было определить, как далеко ты от стоянки. В близком расположении к морю был еще один положительный момент, кроме эстетического, - ветер с моря сгонял комаров вглубь леса, что немаловажно при их количестве. Если встать к морю лицом, то по правую руку можно было увидеть настоящую тайгу - густые еловые заросли чередовались с более светлыми участками березняка и елового подроста с высокими кочками, покрытыми зеленым мхом и изредка - травой. По левую руку был довольно большой участок ветровала, где наваленные в жутком беспорядке стволы огромных елей с вывороченными корнями, поднимающие свои корявые "руки" выше моего роста, производили, особенно в сумерках, весьма жуткое впечатление. Деревья имеют здесь такие огромные корни потому что под тонким, всего несколько сантиметров, слоем почвы лежит сплошной слой камня, отчего корни распластываются на большой площади и, вероятно, плохо держат дерево, которое при достаточно сильном ветре легко падает. Зато днем это был самый хорошо освещенный участок местности, поэтому там росло огромное количество черники, набеги на которую мы периодически устраивали.
Я отправился обратно забрать рюкзаки и обрадовать Лену тем, что все же нашел стоянку, однако больше ее напугал, поскольку на обратном пути заблудился и начал кричать, в то время как она этого не ожидала и не сразу сообразила, что это я. В конце концов все разрешилось благополучно, не заблудившись мы вернулись обратно и принялись за обустройство лагеря - я рубил лапник, а Лена, проявив завидное упорство, уложила его в мягкую подстилку, на которую мы установили палатку. Наконец, покончив с первоочередными делами, мы развели костер на Стоянке Географов.
Октябрь-Декабрь 1996.

Мы купили два билета и отправились гулять по городу, поскольку поезд отправлялся поздней ночью. С погодой нам повезло - весеннее солнышко ярко освещало уже полностью освободившуюся от снега землю, подсушивала оставшиеся кое-где лужи; голубило кристально чистое небо, зажигало улыбки на лицах прохожих, заставляло снимать куртки и плащи; нас же, пришельцев из московской зимы не могла не радовать эта погода, эта возможность снять уже ненавистные свитера и куртки, подставить лицо солнцу; кровь, как водится весной закипает и булькает, а энергия ищет выход в самых экстравагантных поступках.
Мы не стали совершать экстравагантных поступков, а просто купили по бутылке пива и отправились искать Дон как самую большую и главную, с точки зрения географов, достопримечательность Ростова-на-Дону. Прохожие, у которых мы спрашивали как туда пройти, сначала сильно напрягались, видимо пытаясь вспомнить ресторан, магазин или кинотеатр с подобным названием, затем переспрашивали, якобы вспомнив: " А какой именно Дон вы имеете в виду?" после, услышав, что тот самый, который течет где-то в районе Ростова-на-Дону, удивлялись, улыбки сходили с их лиц, они глядели на нас как на несколько ненормальных, махали нам в каком-нибудь направлении, куда мы затем и шли.
Вскоре мы поднялись на мост; Дон степенно катил свои свинцовые полые воды где-то далеко внизу, казалось, ничто и никогда - ни в незапамятные времена, ни когда-либо в будущем не сможет нарушить это грациозное гигантское тело реки, подобно почившему навеки в стальной чешуе волн у стен города дракону. Над обширным пространством реки ничего не мешало разгуляться ветру, который с остервенением рвал нашу одежду и пытался столкнуть вниз. Дон казался нам не столь широким, когда заходили на мост с высокого берега, но, оказавшись на середине, мы в полной мере поняли, сколь мощен и полноводен он. Мы остановились, чтоб полюбоваться расстилающимися просторами - панорама Ростова по левую от нас руку и низкий, заросший ивами берег - по другую. на которой виднелись многочисленные открытые кафе, бары и Шашлычные мангалы, сейчас заброшенные и серые, с порванными тентами и убранными стульями, но, видимо, летом оживающие и Наполняющиеся отдыхающими и загорающими приезжими.
Вряд ли на этих обширных песчаных пляжах загорают и: купаются много местных жителей - так уж устроена человеческая натура - человек меньше всего ценит доступные ему вещи и тянется к отдаленным.. Я знавал жителей курортных городов, которые месяцами не купались в море, которое билось о берег в двух кварталах от их дома, знаком с одним мужиком в Ялте, который предпочитает московскую водку, хотя небезызвестная Массандра расположена всего в 2 - 3 километрах от его дома. Меня не устают поражать люди, которые, приехав на юг, где на рынке - огромный выбор разнообразнейших, совершенно свежих фруктов, предпочитают пить Соса-Соl'у или другие напитки сомнительнейшего местного разлива. Или Москва: туристы наверняка за неделю успевают облазить все достопримечательности, я же, прожига здесь уже двадцать с лишком лет, вряд ли похвастаюсь десятью" музеями, в которых я побывал.
Одним словом, когда мы спустились на пляж, куда шум машин с моста уже не доносился, там было пустынно и безлюдно, на песчаных косах росли раскидистые ивы, шумевшие своими тонкими продолговатыми листочками на пронизывающем ветру, да мелкие речные волны плюхали о берег, истирая и перебирая песчинки. Хотелось сесть на песок под деревом, закурить и подумать о чем-то глобальном - о будущем человечества, грядущей смене геологических эпох; своей никчемности или значимости во всех этих процессах - ведь мечты всегда зависят от собственного настроения и способны меняться в считанные секунды на прямо противоположные - от урбанистической до деревенской от активной до пассивной.
Вскоре мы отогрелись и поняли, что проголодались - и пошли искать, где можно недорого поесть; обойдя несколько заброшенных кафе, нашли шашлычную, где и поели. Остаток дня мы бродили по городу, катались на колесе обозрения, заходили в магазины, где ничего не покупали, пока возле самого вокзала не натолкнулись на кабак с интересным названием "Казачок". Начинался дождик, кроме того, оставалось еще порядочно времени перед отходом поезда, поэтому мы, не особенно раздумывая, заинтригованные его названием, зашли внутрь.
Там было в меру чисто, обстановка была выбрана в меру вкуса, ассортимент не оставлял желать лучшего - несколько полумертвых бутербродов упорно обсиживали мухи, мумифицировавшиеся салатики желтели в отнюдь уже не белых тарелках, королем же на прилавке был неизменный общепитовский пирожок с капустой, на который мы и позарились. Значились тут так же и различные спиртные напитки, и как не уговаривал меня Темыч выпить водки, я настоял на каком-то портвейне, который тут же был подан в граненых стаканах, что в то время уже становилось редкостью, поскольку стало принято разливные напитки продавать в пластиковых стаканчиках, которые по-моему столь нежны, что предназначены отнюдь не для слабонервных, а стакан, как я считаю, предназначен для сжимания в руке, а не для нежного с ним обращения.
После стакана портвейна приятно закурить и осмотреться вокруг. Посетители такого заведения, как правило, весьма колоритные и разнообразные личности - здесь можно увидеть представителей всех слоев общества, разных социальных и возрастных групп.
За соседним столиком довольно респектабельный джентльмен, которого судьба, видимо, ударила не в бровь, а в глаз, поглощал стограммовые порции коньяка, закусывая, как и полагается джентльмену, шоколадом, и морщился на старикашку, примостившемуся на ступеньках у входа в своем лоснящемся пиджаке с оторванными карманами, видимо, бомж с вокзала, о чем свидетельствовали позвякивающие в авоське бутылки. Старикашка, видимо, уже промочил горло и довольный отогревался, копаясь в своих сумках; при этом он распространял зловонный запах, начинавший доходить и до нас.
- Повторим? - оторвал меня от созерцательного настроения Темыч.
- Почему бы и не бы, - ответил я лениво, поскольку тоже я и расслабился, и уходить уже никуда не хотелось.
Три молодых человека с бутылкой водки, тремя стаканами и тремя булочками уселись за столик возле выхода.
Темыч вернулся и поставил стаканы, сел, отхлебнул из своего и спросил:
- А что мы будем делать в Крыму?
- Я полагаю, то же, что собирались делать на Кавказе, - не раздумывая ответил я. И без особого энтузиазма добавил, - найдем место, где можно встать и поторчим там несколько дней.
- Но, наверное, сначала мы поедем из Симферополя на побережье ...
- Да, я полагаю, в Алушту, - авторитетно сказал я, поскольку один раз уже был в Крыму.
- Ок, - ответил Темыч, давая понять, что вопрос решен и откинулся на спинку стула. Я сделал то же и, продолжая наблюдать за посетителями, потягивал портвейн.
Три молодых человека каким-то чудесным способом уже выпили бутылку водки и ожесточенно выясняли отношения - из разговора явствовало, что один из них должен был другому 90 "штук" - сумму по тем временам вполне значительную, из-за которой они и орали друг на друга; третий же их товарищ уже посапывал, лежа головой на столе, нисколько не обращая внимания на воинственных друзей. Респектабельный джентльмен, не сводя бычьих глаз с готовых подраться спорящих, осушил очередной стакан коньяка, нежно, наигранным движением отломил очередную дольку шоколада и стал ее сосредоточенно пережевывать. Видимо, он с интересом следил за спором, ожидая какого-либо интересного финала. Из-за прилавка выскочила барменша и стала прогонять уже уснувшего на ступеньках старика - видимо, до нее дошел его запах. В глубине, в самом темном углу стала подавать признаки жизни пара - молодой человек, обнимающий девушку, которые никак не могли справиться с бутылкой пива.
Мы -допили свой портвейн, и вышли на улицу. В лицо дунул свежий воздух, чистый после дождя и, шлепая по лужам, мы быстро дошли до железнодорожного вокзала, где нам предстояло слоняться до самой ночи, вызывая подозрения вокзальных милиционеров, пока не погрузились в поезд Ростов - Симферополь.

Проснулись мы уже в степном Крыму. Таможню мы благополучно проспали - это были те времена, когда таможенники не в каждый вагон-то заглядывали, не то, что в каждое купе, особенно в этом направлении, по которому вряд ли везли какие-либо товары или контрабанду, и граница была в большей степени условна, нежели сейчас.
Поля вокруг железной дороги были еще не вспаханы и представляли собой желтовато-серую равнину, уходящую в обе стороны до самого горизонта. Идеально гладкая поверхность, по которой мы двигались почти точно на юг, лишь изредка прерывалась совсем неглубокими балочками и логами, выделяющиеся яркими зелеными пятнышками среди однообразия полей. Глаз было решительно не на что положить; тем желаннее были редкие остановки поезда, дававшие возможность увидеть что-то новое - самой крупной, конечно, был Джанкой. Плацкартный вагон совершенно опустел - в нем было всего несколько человек, когда мы стали приближаться к Симферу.
Рельеф изменился - стали появляться мелкие всхолмления, которые постепенно становились все выше и круче, их известковые склоны уже не везде были заняты полями, все чаще виднелись сады и заросли кустарника. Мы жадно ловили эти изменения, говорящие о приближении к Крымским горам - всегда волнующим и поражающим воображение со своими неожиданными перепадами с кручи, сухой, каменистой и безжизненной, к благодатной речной Долине, покрытой живительными виноградниками и садами, заселенной людьми. Горы - это контраст между вечно меняющимся, находящимся в постоянном движением морем и грандиозными стенами Яйлы, будто вырастающей из пучины морской и возносящейся к облакам, и стоящая так миллионы, сотни миллионов лет практически без изменения.
В Симфер поезд приехал, когда солнце уже клонилось к закату. Выйдя с вокзала, мы первым делом не устояли от соблазна выпить по стаканчику разливного белого портвейна "Массандра" который продавался тут же в бочках, после чего побежали на автовокзал и купили билеты на ближайший троллейбус до Алушты. Сначала троллейбус шел по относительно ровной поверхности, уже описанной мной, только среди кустов стало гораздо больше деревьев и это было больше похоже на лес, нежели на заросли кустарников; затем троллейбус стал постепенно подниматься вверх по довольно пологому склону, заросшему густым лесом, частично - вечнозеленому, но по большей части стоявшему сейчас голым, без листьев, но уже подернутому зеленой дымкой распускающихся почек. Через некоторое время мы поднялись наконец на самую высокую точку дороги - перевал, где располагались стоянки грузовиков-дальнобойщиков, пост ГАИ и куча шлагбаумов на дороге, выполняющие роль притормаживателя автомобильного потока в наше неспокойное время, поскольку даже когда они подняты, их довольно сложно объехать.
Я считаю, что всякий приезжающий на море должен проделать эту дорогу, поскольку это и есть настоящая граница Крыма - после нее все вокруг резко меняется и человек въезжает в настоящий Крым. От здания ГАИ начался стремительный спуск к морю. Как изменилось все вокруг: горы к морю были обращены гораздо более крутым склоном, с серпантина, края которого теперь обрывались в пропасти, виднелась долина, зажатая горами до самого побережья, и море до горизонта; долина с противоположной стороны заканчивалась утесом, голыми отвесными склонами и бастионами скал торчащими из зелени подножий, среди которой редко уже можно было встретить дерево без листьев.
На Крым опустились сумерки, когда мы въехали в Алушту. Тут нас постигла полная растерянность, что делать, куда идти, где ночевать? Денег после всех наших путешествий действительно оставалось маловато - когда мы отложили на обратный билет, то поняли, что только на продукты хватит дня на два-три, и тучи безысходности сгустились над нами еще сильнее.
На автовокзале было довольно безлюдно, только около остановки толпился народ. Мы выяснили, что оттуда уходит троллейбус до Ялты. Пораскинув мозгами, мы решили сесть на этот троллейбус и поехать, но, как только он выйдет за пределы Алушты и его пригородов, попросить остановить и выйти, выбрать место и переночевать. Никаких других вариантов у нас не было и, хотя план нельзя было назвать удачным, мы оба нехотя на него согласились. Как только мы отошли от остановки, чтобы не мешать озабоченным влазанием и вылазыванием из автобусов и троллейбусов пассажирам своими рюкзаками, как к нам подошли два молодых человека. Один из них был высок, тощ и выполнял свое намерение с явной неохотой, держась при этом довольно скованно. Второй же, наоборот, был приземист, широкоплеч, вполне хорошо упитан и, несмотря на сумерки, одет в огромные черные очки, которые все-таки не закрывали как следует порядочный фингал фиолетового цвета.
Так вот, эта двоица приблизилась к нам и тот, что поприземистей и покрепче обратился к нам:
- Привет, в поход собрались? А сами откуда будете?
- С Москвы мы, студенты, от своей группы отстали, - соврали мы, как бы прицениваясь к собеседникам.
- Ну, ребят, разговор есть.
Мы сначала струхнули, поскольку таким тоном и в таком духе ничего хорошего обещающие разговоры не начинают. Но затем вспомнили, что вокруг достаточно народу, чтобы в данном месте Не опасаться за себя и ответили тоже достаточно смело и даже вызывающе:
- Ну?!
- Пойдемте, внутрь войдем, - и он махнул рукой, не вынимая рук из карманов, на здание автовокзала, стоявшее немного поодаль и сейчас совершенно пустынное. Мы не смогли сдержать улыбки, выступившие на наших лицах. Если бы у нас в Москве были такие наивные кидалы, то давно поумирали бы с голоду. Темыч принял презрительную позу, задрав подбородок и закурив сигарету.
- Да нам и тут хорошо, валяй. Парниша совсем обалдел от такой наглости.
- Нет, разговор такой, что нужно отойти, - и схватил его за рукав, но Темыч легко одернул руку.
- Видишь ли, я курю и никуда не пойду.
Я уже начал посмеиваться в голос от их беспомощности, отчего пухленькое личико и шейка парнишки зарумянилось, а фингал стал лиловым, и он, повысив голос, начал бессвязно выкрикивать:
- Да у меня тут полгорода знакомых! Ща я их соберу! Туристов тут немного, мы вас вычислим, тогда пеняйте на себя!
В этот момент подошел троллейбус, и мы вскочили в него, оставив наших незадачливых грабителей в явном бешенстве на тротуаре.
- Не самая приятная встреча, - сказал я.
- Да, - только и ответил Темыч.
Сначала мы несколько развеселились из-за удачного исхода этого происшествия, но вскоре опять загрустили - где остановиться, что есть и вообще делать дальше, было непонятно. Погода явно не хотела нас баловать, для приготовления припасенной еще в Москве пищи была нужна вода, которой, как известно, в Крыму довольно мало. К тому же совсем стемнело.
Троллейбус подъехал к следующей остановке. В открывшиеся двери вошло несколько человек, а следом - 5 - 6 туристов, одетых как попало: на одном была афганка, на другом - анорачка; девушка была в невообразимом по размерам и расцветке вязаном свитере. При них был, правда всего один небольшой рюкзак, который они бережно протащили в хвостовую часть троллейбуса и уселись вокруг. Меня очень смутила одна деталь - у одного из них на поясе был пристегнут геологический компас. Эти приборы свободно не продаются, да и пользоваться им надо уметь, поскольку применяется он лишь при геологических и геоморфологических изысканиях.
- Туристы, - многозначительно посмотрев на меня, сказал Темыч.
- Похожи, - ответил я.
- А что если к ним присоединиться?
- Ну! - меня тоже осенила эта мысль, это был бы замечательный выход из создавшейся у нас тяжелой финансово-бытовой ситуации. Некоторое время мы проспорили, кто будет подходить и спрашивать у них; в итоге пошел я.
- Ребят, можно с вами встать? - несколько смущенно спросил я. Видимо они, в свою очередь обсуждали наше появление в троллейбусе и тот, что был в анорачке, без раздумий ответил:
- Конечно можно, - и добавил более тихо, видимо для своих, - больше народу - меньше разборок.
- Мы будем выходить в Виноградном - выйдите с нами, - включился в разговор парень в афганке и с компасом.
Я вернулся к Темычу, передал ему наш разговор, успокоив его насчет предстоящего ночлега, сел рядом и мы стали смотреть в окна, поглядывая на будущих попутчиков. Скоро мы выехали из пригородов Алушты и поехали среди виноградников и лесов, часто прерываемых населенными пунктами различной величины. Тем временем мы пытались выяснить, кто и откуда эти туристы. Я поделился своими наблюдениями насчет горного компаса, и Темыча это тоже сильно удивило. Мы предполагали, что это - студенты из ближайшего крупного города, где есть институт с геологическим или географическим уклоном, но больше всего нам хотелось чтобы это была геологическая партия. За обсуждением этого вопроса мы и проделали весь путь; наших попутчиков, видимо, тоже волновал этот вопрос и мы ловили на себе их многочисленные взгляды, по большей части подозрительные и заитересованные, нежели недоброжелательные. Увидев, что туристы стали вставать, мы тоже стали собираться, а когда я взглянул в их сторону мне мотнули головой на выход, дескать, выходим.
Мы вышли на каменистую грунтовую дорогу, уходящую вверх сквозь густые заросли деревьев и кустарников. С обеих сторон Севастопольского шоссе воздымались горы, кажущиеся далекими и игрушечными, голубовато-серого цвета, видимо из-за вечерних сумерек, с неясными, размытыми очертаниями.
Туристы вылезли, бережно опустив на землю рюкзак. Мы встали напротив друг друга, и в образовавшуюся паузу, необходимую для закуривания, внимательно разглядывали друг друга. Наконец они спросили:
- А откуда вы?
Мы ожидали этого вполне естественного вопроса, поэтому сразу ответили:
- Мы студенты, из Москвы.
- Мы тоже, а из какого вы института?
- МГУ, Географический факультет. - не без гордости, даже с некоторым щегольством ответили мы. Было видно, что наши спутники нимало обрадованы нашим ответом и, подходя к нам и, подавая нам руки, сказали:
- А мы - с геологического!
Мы тоже страшно обрадовались - буквально камень свалился с плеч - и бросились с ними чуть ли не обниматься.
- Свои люди!!
- Какая встреча!! - слышались возгласы.
Мы поняли, что это судьба все-таки сжалилась над нами, послав нам единомышленников с организованным лагерем рядом с водой, с едой и теплым костром среди незнакомых мест и чужих людей. По дороге мы живо описали наши злоключения и приключения; особый восторг у них вызвала наша встреча с парнишей с подбитым глазом. Оказывается они тоже повстречались с ним, когда в один из дней бродили по рынку, причем, не зная сколько их там, этот парниша подошел к Наташе - девушке в вязаном свитере, и попытался сделать с ней что-то нехорошее, но получил от нее фингал. поскольку выяснилось, что у этой хрупкой невысокой девушки какой-то там пояс по каратэ. Еще мы выяснили, что они - преподаватели Геошколы при Геологическом факультете МГУ и здесь находятся на практике с полутора десятками школьников, которые сейчас сидят в лагере, где ждут их возвращения еще несколько преподавателей. Оказалось, что у нас есть общие знаковые в МГУ; мы бросились обсуждать их. вспоминать происшествия, общие для нас, общеуниверситетские события; мы галдели, наверное, на весь лес, поскольку каждый стремился рассказать что-то свое, перебивал соседа, старался говорить громче других - в общем все кричали, мы старались слушать и разговаривать со всеми по мере своих возможностей.
- А знаете, что у нас в рюкзаке? - во время очередной остановки, которых было много, поскольку дорога, хотя и была хорошей, но весьма крутой, а мы - довольно уставшие, спросил парень в афганке и с компасом, которого звали Миша.
- Ну? - поинтересовались мы.
Он быстро развязал веревочки и шнурки, которыми он был перевязан и мы увидели, что он набит бутылками.
- Ящик "Массандры", - гордо сообщили нам.
- Красный Крымский? - с надеждой спросили мы и, получив положительный ответ, еще больше воодушевились и двинулись дальше. Скоро дорога стала менее крутой, даже скорее пологой и наша кампания свернула с дороги в темноту леса; костер в лагере мы увидели, только когда подошли вплотную - так хорошо он был спрятан в густом лесу.
В лагере к нашему приходу отнеслись не столь восторженно, но указали место, где можно было поставить палатку, чем мы немедленно и занялись, пока не совсем стемнело. Правда, пока мы развязывали, распутывали и расстилали палатку, которую одолжили в День отъезда в Университете, и не знали, как она ставится, стало Уже вполне темно и когда вышли, наконец, к костру, все уже ужинали. Мы взяли свои миски и, получив свою порцию еды, подсели на бревно
Было спокойно - спокойно в первый раз за несколько довольно нервных дней, полных бессонницы и усталости, неизвестности, мокрой одежды и обуви. Звякали ложки о миски, трещал большой теплый костер, подобный рыжему коту, улегшемуся в ногах у сидящих вокруг на бревнах людей, свет от которого выхватывал из темноты лица весело разговаривающих и смеющихся людей. Здоровый закопченный котелок, покачиваясь на длинной проволоке над костром, шипел от воды, закипающей по бокам и испускал в ночную темноту клубы пара, уносимые ветром, шумевшим в кронах еще голых буков. Горячая баланда из макарон с тушенкой, приготовленная школьниками, была для нас изысканным блюдом после консервов, привокзальных булочек и печени трески с хлебом, которыми мы питались последние несколько дней.
Вскоре по кружкам разлили крепкий чай, отдающий костром, с которым приятно выкурить Беломорину, именно Беломорину и ничто другое - эти папиросы я держал именно для такого случая - они нейтрализуют терпкость крепкого чая и придает весьма своеобразный вкус. Многим понравился этот рецепт, и они стреляли у меня "Беломор", которого у меня хватало на всех, поскольку в Москве я им основательно запасся.
После чая дежурные школьники приступили к мытью посуды, принеся откуда-то из темноты воду, а мы покуривали и допивали чай, с нетерпением ожидая окончания мытья. Выяснилось, что у преподавателей имеется гитара и один из них умеет играть; он сыграл несколько детских песенок, активно подпеваемых всеми школьниками, после чего их, отчаянно сопротивляющихся, затолкали по палаткам и засунули в спальники, поскольку обычная команда "отбой" никакого действия на школьников обычно не имеет Мы же уселись у костра, наши геологи сели обсуждать приглушенными голосами завтрашние школьные маршруты, кто, с кем и куда пойдет, а мы с Темычем продолжили наслаждаться подогретым в кружках на костре чаем и любоваться костром. Все-таки огонь - одно из величайших изобретений человечества. Можно до бесконечности следить за мерным пожиранием огнем древесины и разложением всего сущего на две составные части: тепло и пепел. Каким разным может быть огонь - как наши страсти - может быть неистовым, пожирающим все на своем пути, может быть ласковым и согревающим, приковывающим взгляд, может быть тлеющим, дымящим и режущим глаза - неприятным, который хочется погасить, разметать и развести на новом месте и из новых дров.
По прошествии некоторого времени все решили, что "дети" уже заснули и извлекли первую бутылку. Ничто так не успокаивает, не согревает и не настраивает на дружески-доброжелательный лад, как подогретое на костре в закопченной кружке густое красное вино, отдающее летом, теплом и виноградом. Промозглый темный лес, чавкающая под ногами грязь кажутся вполне уютными от костра и кружки, которую обнимаешь, впитывая ее тепло, несмотря на периодически накрапывающий дождик. Люди, которые еще три часа назад казались совершенно чужими, в бликах костра становились дружелюбными и предупредительными, на их лицах были улыбки.
Когда половина рюкзака было опустошено, Темыч наконец взялся за гитару, отчего на душе у меня значительно потеплело. Я очень люблю его игру на гитаре - многие мотивы известных туристических и не очень песен он изменял до неузнаваемости, но в лучшую, как правило, (с моей точки зрения) сторону, отчего они становились более боевыми или лирическими. Все слушали, затаив дыхание, пока мы пели. В принципе, у меня, в отличие от Темыча, нет ни слуха, ни голоса, но многие говорят, что после некоторого количества спиртного у меня появляется такое воодушевление, что заслушаться можно. Многие из этих песен означали для нас очень много, означали определенную эпоху нашей жизни, поездку, хит какого-нибудь сезона (как мы обычно говорили), и в таких случаях Мы обычно переглядывались, и пели с возрастающим чувством.
Обычно Темыча, как по-моему и всех гитаристов довольно трудно уговорить что-либо спеть, но сейчас он, видимо, понял по неослабевающему вниманию геологов, что от его игры зависит, как к нам отнесутся наши новые знакомые, насколько они будут доброжелательны и гостеприимны, и он пел беспрерывно, останавливаясь только для перекура или для того, чтобы отхлебнуть портвейна. Темыч умеет очень умело подбирать песни - от смешных переделок известных песен, сочиненных им самим или в соавторстве с другими товарищами преимущественно, на практике, лирических и "орабельных" - так у нас называют песни, которые надо петь на повышенных тонах. Это было замечательно - то смех, то молчание, то грусть задумавшихся каждый о своем сидящих вокруг костра лиц. Все сидели, потягивая портвейн и слушая песни, несмотря на идущий дождик, который хотя и был мелочный и несерьезный, все продолжался и продолжался.
Наши товарищи уже весьма и весьма потеплели к нам и провозглашали тосты за нашу "чудесную встречу", за геофаки (Геологический и Географический), мы, в свою очередь, научили их географическому тосту, который, как водится, всем понравился, все бросились за "Полевыми дневниками", чтобы записать его.

За тех, кто в поле, за тех. кто в море
За тех, кто на постах,
За тех, кто на гидрометпостах,
За то, чтоб у них хватало спирта.
За то, чтоб у них портянки были сухие,
За то, чтоб у них спички не отсырели,
За тех, кто в пути этой ночью,
А королевской полиции - позор и просрамление,
Контакт с землей - есть контакт!
(Нужно прикоснуться емкостью к земле)
От винта!
( Нужно чокнуться и выпить)

К середине ночи портвейн закончился и все вымокли до нитки. Как водится, мы выкурили по сигарете и разошлись по палаткам. Несмотря на восторженное настроение все устали и заснули совершенно без проблем под звук падающей о брезент тента крупных капель, срывающихся с ветвей высоких буков, под сенью которых мы расположились. На душе было спокойно за свое будущее здесь, в Крыму, в спальнике было сухо и тепло, и устроившись поудобнее, ногами вниз по склону, свернулись калачиком, я с удовольствием заснул.

Проснулся я оттого, что дико замерз. Шевельнувшись, я понял: спальник совершенно мокрый, мало того - одежда, оставшаяся на ночь на мне, тоже. Я вылез из палатки, спотыкаясь об Темычевы ноги и веревки, торчащие во все стороны от тента, и обнаружил вытекающий из-под палатки ручеек, уходящий за перегиб склона. Я подошел к нему и увидел довольно крутой, почти отвесный склон, с которого открывался потрясающий вид на горы. Внизу расстилалась относительно ровная поверхность, покрытая густым буковым лесом, без просек и полян, подобная мохнатому серому ковру, расстелившемуся под ногами/Над лесом стояла сизоватая дымка, местами перекрывающая кроны деревьев и клубящаяся, движимая сложными воздушными потоками, кажущаяся неподдающимися какому-либо описанию, вместе с тем завораживающая своей беспорядочностью и невозможностью. Где-то далеко, сливаясь со все такими же свинцовыми, непроницаемыми тучами, столь густыми, что невозможно было угадать, где солнце, взошло оно или еще нет, вырастал горный хребет, серый настолько равномерно, что казался вырезанным из черно-белой фотографии. Крутой склон, начинающийся в паре шагов от нашей палатки, щетинился огромными валунами, глыбами и даже маленькими утесами, вырастающими между единственной свежей травы в этом лесу, где земля была покрыта красно-коричневыми прошлогодними полусгнившими листьями. Самое главное, что среди этой свежей зелени виднелись первые весенние Цветы, подобные чуждым существам, заброшенным в этот серый, бесцветный мир. Они желтели, краснели и розовели самыми причудливыми формами и скоплениями, настолько поражающими воображение, что я встал, как вкопанный, чтобы полюбоваться этим великолепием ранней южной природы.
В лагере еще никто не проснулся, во всяком случае, никого вокруг не было Я вернулся к палатке и обнаружил, что весь лагерь стоит в некоей малозаметной впадинке среди относительно ровного пространства, которая открывалась к обнаруженному мной склону, и нас с Темычем вчера в сумерках угораздило поставить палатку в самый центр ручейка, вытекающего из впадины, благодаря чему, несмотря на непромокаемое дно. в ней образовалась порядочная лужа.
Было прохладно, и мне ужасно хотелось умыться и почистить зубы после обильных ночных возлияний, поэтому я взял необходимые принадлежности и двинул в неопределенном направлении, в котором вчера ночью, насколько я помню, махнул один из геологов, когда мы поинтересовались, где они берут воду. Указанное направление уперлось в довольно крутой склон, в образовании которого явно поучаствовал человек; когда я на него вскарабкался, то увидел верхнюю часть дороги, с которой мы свернули вчера в лагерь, идущую по искусственной дамбе, а по другую сторону от дороги - искусственный пруд. Я обрадовался, что идти пришлось недолго и, спустившись вниз, утопая в грязи, принялся умываться в этой мутной зеленоватой воде. Вероятно, у меня был чертовски дурацкий вид, когда я, с торчащей изо рта зубной щеткой, весь в пасте, обернулся на дорогу, по которой раздавались шаги и увидел школьника, бодро идущего вверх с котелком. Он остановился рядом со мной и спросил:
- Что это вы тут делаете? - Я показал на щетку, все еще торчащую изо рта и ответил:
- Гу-гу (или что-то еще менее вразумительное)
- Да вы что. это же болото! - и бодро зашагал дальше. Прерывать свое занятие и бежать за ним уже не хотелось, поэтому я закончил и, вытершись, тоже пошел вверх по дороге. Вскоре навстречу мне прошел тот же парниша, но менее бодро, таща полный котелок воды; а еще через несколько десятков метров я обнаружил замечательный, кристально-чистый ручеек, бьющий между камнями и образующий мелкие водопады, в которых было бы значительно приятнее умываться, нежели утопая в глине по берегам грязного водоема, в который он и впадал, только с противоположной стороны от того места, где я умывался.
Я покурил рядом с приятно журчащим ручейком, сидя на каком-то пне, давшем густую кустарниковую поросль и двинул обратно, причем, оказывается, весьма вовремя; когда я подошел к уже разведенному костру, постукивая от холода зубами, ко мне сразу же подошел один из вчерашних ночных товарищей и жестом пригласил следовать за ним. Вид у него был весьма помятый и огромные синяки под глазами выдавали наши ночные занятия. Полагаю, вид у меня был ничуть не лучше, но, не имея ничего светоотражающего, я не мог это определить.
Вслед за ним я влез в одну из довольно больших палаток и обнаружил там всю вчерашнюю компанию, уложенную штабелями друг на друга, и уже хотел бурно всех поприветствовать, но люди, лежащие в палатке, с дикими выражениями лиц стали приставлять палец ко рту, показывая, что говорить ничего не следует. Затем из-под спальника была извлечена бутылка шампанского "Бахчисарайский Фонтан" все той же пресловутой Массандры, и с соблюдением величайших предосторожностей, вскрыто и разлито по кружкам.
Было видно, что всем, да и мне тоже, вино принесло значительное облегчение. Слышались веселые, но говоримые приглушенным шепотом голоса:
- Шампанское по утрам пьют аристократы и дегенераты!
- И к кому же ты себя относишь?!
Вслед за шампанским была извлечена литровая банка Ркацители неизвестного происхождения. Мокрая одежда, пригреваемая по бокам телами лежащих вокруг, стала вполне уютной, брезентовая крыша над головой - вполне надежной и уходить уже никуда не хотелось, разговор, из которого явствовало, что всех школьников поведет один преподаватель, и то недалеко, а нам они хотят устроить экскурсию в Гурзуф, становился все оживленнее и громче. Однако наши запасы иссякли на второй банке и мы стали вылезать из уже теплой, надышанной нами палатки.
Школьники уже собирались звать нас к завтраку, и, увидев нас, весело вылазивших из-под тента палатки, стали раскладывать еду по мискам. Завтрак прошел в дружественной обстановке, и, запив стандартные клейстерные макароны с тушенкой крепким чаем, школьники и мы отправились собираться. Темыч и я, под громкий смех окружающих, вынули свои спальники, которые можно было выжимать и развесили их вокруг костра, строго наказав дежурным снять их в случае дождя. Наконец, после весьма долгих сборов, беготни и суеты в лагере, все собрались , школьники и их сегодняшний экскурсовод получили указания и инструкции от Миши, было оговорено время прибытия в лагерь и они удалились; в этот день у них была экскурсия на Аю-Даг. Мы посидели какое-то время у костра, чтобы дождаться, когда дети уедут на троллейбусе, я поворочал свой спальник у костра, чтобы он быстрее сох, мы тоже отправились.
Троллейбус, курсирующий вдоль побережья по Севастопольскому шоссе, не заходит в сам Гурзуф, а напротив, но значительно выше даже его верхних пригородов. Как назло, в самый неподходящий момент выглянуло солнце, уже по-летнему греющее, и мы, довольно тепло одетые, начали париться, спускаясь по довольно крутому склону. Тропинка текла сквозь виноградники, каким-то чудом растущие на этих каменистых и, казалось бы, совершенно бесплодных почвах. Мы, заблудившись, долго выбирались из этих кустов и. перебравшись по какому-то бревну по обложенному бетонными плитами и огороженному колючей проволокой каналу, предназначенному, видимо, для слива дождевых вод в случае сильных ливней, выбрались на асфальтированное шоссе, ведущее к Гурзуфу сверху.
Придя в Гурзуф, мы сначала позвонили домой, а потом отправились искать пиво, поскольку хотели пить после дороги. Купив дешевого пива Ялтинского розлива, мы сели обсуждать дальнейшие планы. Темыч, заметно повеселевший (поскольку не любил плотно завтракать) убедил идти всех к морю, в чем я, как, впрочем и все остальные, был совершенно согласен.
Мы купили еще вина и пошли по узким старым улочкам, круто стекающим к морю, местами сохранившие мостовую среди нашлепок асфальта разного возраста и вида между весьма старыми домами разного стиля и высоты, сохранившие колорит старинных портовых городов; казалось, за поворотом улочки покажется порт с парусниками, скрипящими обшивкой на волнах, и из припортовой таверны должны вывалиться пираты с повязками на глазу и начать горланить песни. Но ничего подобного не происходило.
Мы опустились на городской галечный пляж, где нам совершенно не понравилось из-за обилия мусора и лишних глаз, которые нашей разношерстной компании были совершенно ни к чему. Мы пошли вдоль берега и, долго пробираясь через какие-то огороды и заборы добрались, наконец, до скалистого мыса, господствующего над всем Гурзуфом, с берега легко преодолевающимся, плавно опускающийся и облепленный портовыми постройками, но в море, будто волна, вздымающийся утесом с почти отвесными стенками, обрывающимися в море.
Мы перебрались на другую сторону и обнаружили там берег моря с узким пляжем из огромных глыб и валунов, разбросанных в беспорядке на узком берегу и в море; волны били о них, рассыпаясь зерном брызг, которые на секунду повисали в воздухе в самой высокой точке траектории, подсвечиваемые солнцем и образующие каждый маленькую радугу, а потом водопадом ниспадали в воду или на берег.
Немного пройдя вдоль пляжа, перебираясь с глыбы на глыбу мы выбрали камень, который лежал, плоской поверхностью наклоненный к морю, и расселись на него, ежась от холодного ветра, дующего с моря. Край его был отвесный и об него ударялись волны, вздымаясь водяной стеной на расстоянии вытянутой руки от нас, затем рассыпались каскадом брызг, но, видимо, благодаря своеобразной форме стенки, брызги улетали в противоположную от нас сторону, к морю.
Наша компания устроилась поудобнее, предвкушая длинный отдых, открыли вино и любовались бушующим морем, заражаясь его энергией, вздрагивали каждый раз, когда водяная стена возникала прямо из-под ног, переливаясь самоцветами в лучах солнца и наслаждались, не задумываясь не о будущем, не о прошлом, эре-лищем скал, камней и воды
20.07.97. Анапа - 30.09.97. Калужская обл. с. Сатино.